CD: Батагов Антон "Конкурс имени Чайковского, 1986. Чайковский, Скрябин, Шопен, Бетховен, Прокофьев"

Временно нет в наличии 
 

Издательство: Мелодия, 2016

Вес: 80 г.

Описание:
Подарочное издание, четырёхполосный диджипак, буклет.


Петр Чайковский
1. Думка, соч. 59

Александр Скрябин
2. Этюд, соч. 65 № 1

Фредерик Шопен
3. Этюд Фа мажор, соч. 10 № 8

Людвиг ван Бетховен
Соната для фортепиано № 30 Ми мажор, соч. 109
4. III. Gesangvoll mit innigster Empfindung

Сергей Прокофьев
Соната для фортепиано № 6 Ля мажор, соч. 82
5. I. Allegro moderato
6. II. Allegretto
7. III. Tempo di valzer lentissimo
8. IV. Vivace

Петр Чайковский
9. Январь (У камелька) из цикла «Времена года», соч. 37 bis № 1

Записи из Большого зала Московской консерватории, конкурс имени П.И. Чайковского, июнь 1986 г.

Мастеринг: Анастасия Рыбакова, студия Большого зала Московской консерватории, июль 2016 г.
Редактор – Карина Абрамян

Фирма «Мелодия» представляет записи известного российского композитора и пианиста Антона Батагова с Международного конкурса имени Чайковского. «Батагов переворачивает наши представления о том, что такое концерт фортепианной музыки», – писал один из американских журналистов. Предлагаемая запись может немало удивить поклонников музыканта – горячего пропагандиста самых радикальных направлений современной академической музыки. Бетховен, Шопен, Скрябин, Прокофьев и, конечно, Чайковский звучат в исполнении 20-летнего студента Московской консерватории, не прошедшего в финальный, третий тур престижного конкурса, но удостоенного значимой премии «За лучшее исполнение музыки Чайковского»! Уже тогда молодой музыкант – один из самых перспективных пианистов класса выдающегося педагога Т.П. Николаевой – был твердо уверен в своих музыкальных пристрастиях. Поклонник музыки ХХ века, в том числе своих современников, он трактует Бетховена, Скрябина и Прокофьева с юношеской увлеченностью, свободной от академических штампов. По собственному признанию А. Батагова, музыка Чайковского далась ему труднее. Только в процессе подготовки к конкурсу к нему пришло глубокое понимание гения русской музыки – «как человека предельно одинокого, предельно закрытого и беспредельно тонко переживающего мир… как человека, для которого жизнь – это, прежде всего, невозможность счастья». И одновременно, исполненного «ощущения абсолютной гармонии и сказочной красоты». Данные записи Антона Батагова, осуществленные 30 лет назад, на первых двух турах VIII Международного конкурса им. Чайковского, публикуются впервые.

Чайник
(Сегодня – о прошлом)
Музыка и соревнование – две вещи несовместные. Гонка за премиями воспитывает в нас те качества, которые необходимы спортсмену, но совершенно не нужны музыканту, и отключает всё творческое, осмысленное и личное. Когда гонка заканчивается, она всё равно продолжается по инерции, а музыка воспринимается исключительно как плацдарм для быстрых движений пальцами и сопутствующих этим движениям эмоций.
Заболеванием, которое называется «игра на конкурсах» я в молодости, как положено, болел. Играл я и на конкурсе Чайковского (музыканты называют его «Чайник») в 1986 году. Меня тогда не пропустили на третий тур и дали премию за лучшее исполнение музыки Чайковского на конкурсе имени Чайковского. Сейчас, когда c тех пор прошло уже много жизней, мне захотелось оглянуться назад и предложить вашему вниманию эту архивную запись.

Бетховен. Третья часть (вариации) из 30-й сонаты. В этой музыке мне слышались отзвуки разных других музык, которые были не только до Бетховена, но и после. Например, Пахельбель, Скарлатти, Гендель, Гайдн, Шопен, Шуберт, Григ, Брамс, и, конечно, – в последней вариации перед возвратом к теме – моя любимая группа Yes.
Желая продемонстрировать свое отношение к тому, что на первом туре обязательно надо играть этюды, я сыграл два этюда без паузы: Скрябиншопен.

На конкурсе Чайковского надо играть музыку Чайковского. А вот как раз с этой музыкой мои отношения складывались очень непросто. Когда я был маленьким, у нас была дача в трех станциях от Клина, где когда-то жил Пётр Ильич. Словосочетание «доммузей Чайковского» я услышал и запомнил еще в совсем младенческом возрасте. С дачей у меня связано очень многое. Я впервые прибыл туда в возрасте восьми месяцев и через несколько дней «пошел». В прямом смысле. Преодолел расстояние примерно в два с половиной метра, передвигаясь с помощью ног. Именно там, на этой даче, мама учила меня, например, видеть красоту природы. А потом, когда начались мои взаимоотношения с музыкой, мне купили на дачу пианино «Красный октябрь», чтобы я там мог заниматься. И, как, наверное, у каждого советского «музыкального» ребенка – рядом со смертельным занудством гамм и этюдов возник «Детский альбом», который мама умела как-то так объяснять, что всё это сразу становилось неотъемлемой частью моей собственной жизни. Потом появились некоторые другие сочинения этого автора. И – вот этот самый доммузей, куда мы неоднократно ездили. В общем, Чайковского я любил.
А потом я стал взрослеть. Когда я достиг тинейджерского возраста и начал протестовать против всего, я первым делом сбросил с парохода современности Чайковского. Вслед за ним полетели и другие его коллеги, но именно Чайковский казался мне оплотом всего того, что мне чуждо. Я «нашел себя» в музыке ХХ века и уже через нее стал пытаться осознавать кое-что из предыдущего. Но Чайковского в списке разрешенных авторов не было. Ему было категорически не место рядом с Мессианом, Стравинским, Прокофьевым, Шостаковичем, Хиндемитом, Шнитке и другими «моими» композиторами. Ну а потом я поступил в консерваторию, и стало ясно, что мне предстоит готовиться к конкурсу имени этого самого Чайковского. А играть что-либо, не ощущая музыку на 100% своей, я не мог. Что же делать? И в какой-то момент я взял и почему-то поехал в «доммузей», в котором не был к тому времени уже очень давно. Было ощущение, будто я прилетел туда из другой жизни, из другого мира, где другой язык, другие законы, всё другое. И вот, стою и пытаюсь мысленно смонтировать «кино», то есть, глядя на дорожки, по которым гулял Чайковский, подложить под эту картинку его музыку. Не получается. Вхожу в дом, смотрю на его рояль, его дирижерскую палочку, его рукописи. Никакого эффекта. Перехожу в другую комнату. Кровать, пиджак, халат, тапочки. Эх, думаю, вряд ли Пётр Ильич был бы рад, если бы узнал, что каждый день в его дом приходят какие-то чужие люди и смотрят на всё это.
Я сел в электричку и поехал обратно в Москву. И вот тут оно и случилось. Не знаю почему. Я вдруг почувствовал Чайковского как человека предельно одинокого, предельно закрытого и беспредельно тонко переживающего мир. Как человека, для которого жизнь – это, прежде всего, невозможность счастья. Невозможность преодолеть границы – будь то границы социальных норм или временны́е границы, отведенные человеку в его земном пребывании. И одновременно с этим – ощущение абсолютной гармонии и сказочной красоты, потому что трагизм невозможности – это только наше личное состояние, которое всё равно закончится с окончанием этой жизни. Вот сейчас я пытаюсь всё это сформулировать, а тогда оно возникло, разумеется, без всяких слов и рассуждений, просто сразу – раз … и вот.

Прокофьева я любил всегда. Я даже не понимаю, как можно не любить Прокофьева!
Еще учась в школе, я предпочитал его сонаты произведениям Моцарта, Бетховена, Шопена, Листа. Я обижался, когда слышал, что, дескать, у Прокофьева «нет эмоций». Чего там правда нет – это болезненности и пошлости. И именно поэтому там есть настоящее чувство и настоящая красота. Музыка Прокофьева делала со мной что-то очень важное, на каком-то микроуровне. Она казалась мне моделью того мира, где мне хотелось бы жить, если бы можно было выбирать. В этом мире всё очень цельно, там нет «борьбы добра со злом». Сказка там не менее реальна, чем ритм современного города. Смешное серьезно, а серьезное смешно. Разрушение – это форма созидания, а жесткость точно так же состоит из любви, как и нежность.
Татьяна Петровна Николаева рассказывала мне, как однажды она приехала заниматься к ее педагогу Александру Борисовичу Гольденвейзеру на дачу, на Николину гору: «…И вот мы позанимались и пошли гулять в лес. А навстречу идет Прокофьев. Он обожал лес! И говорит нам: “Пошли ко мне, я тут новую сонату написал. Давайте я вам ее сыграю”. И повел нас к себе. Сел и стал играть, и там медленная часть – как будто бы эта музыка сама пришла из леса. И Сергей Сергеевич специально задерживался на некоторых аккордах и оборотах, которые ему особенно нравились, и, играя, говорил: “Вот сейчас… слушайте, тут такое лесное место будет… ВОТ оно! ВОТ! … сейчас еще раз… ВОТ!..” – он очень хотел, чтобы мы почувствовали это так, как чувствовал он сам».

Итак, июнь 1986 года. Мне 20 лет. Я сижу на сцене Большого зала консерватории, выполняю «упражнения с чайником» и ищу лекарство от «конкурсного пианизма». На моем воображаемом знамени написана фраза, которую сказал когда-то Гленн Гульд: «Исполнение – это не соревнование, а любовное приключение» (A performance is not a contest but a love affair). А в июле 2016 года я сижу вместе со звукорежиссером Анастасией Рыбаковой в фантастической студии мастеринга, которая находится прямо за сценой Большого зала консерватории, где всё это и происходило. Записи прекрасно сохранились, и мы слышим не только игру на рояле, но и атмосферу этого зала 30 лет назад, когда не было мобильных телефонов, а кашляли гораздо реже, чем сейчас. Правда, у кого-то сработало что-то вроде будильника – как будто он подхватил мотив из Сонаты Прокофьева, точно попав в тональность и добавив к этой гениальной музыке еще один уровень смысла.

Впрочем, в зале не только люди, но и каким-то образом залетевший туда воробей. Его голос особенно хорошо слышен в «Январе» Чайковского, и он ничуть не менее важен, чем те ноты, которые написал Пётр Ильич. Благодаря этому воробью запись превращается в совершенно другой жанр. Я думаю, что такую интерпретацию Чайковского вполне одобрили бы и Кейдж, и Мессиан, и Курёхин – каждый по-своему. Да и Чайковский бы одобрил. Его музыке тесно в помещениях, ограниченных рукотворными стенами, и воробей напомнил нам об этом. При этом у него было бесспорное преимущество перед нами, участниками конкурса: он был свободен. Прилетел, выступил в Большом зале консерватории, связав январь 1876 года с июнем 1986-го и июлем 2016-го – и улетел. Данная запись публикуется с его любезного разрешения.
АБ2016


Авторы:
Антон БатаговПётр Ильич ЧайковскийАлександр Николаевич Скрябин
Фредерик ШопенСергей Сергеевич ПрокофьевЛюдвиг Ван Бетховен

Батагов Антон - Конкурс имени Чайковского, 1986. Чайковский, Скрябин, Шопен, Бетховен, Прокофьев

Дополнительные изображения


Оставьте отзыв об издании
Имя
Отзыв
Код

Рекомендации:


Перлман Ицхак "Вивальди. Времена года"
Международная Книга Музыка, 2003
300 р. В корзину

Плетнёв Михаил "Чайковский: Времена года"
Международная Книга Музыка, 2003
300 р. В корзину

Петров Николай "Шопен. Баллады и скерцо"
Международная Книга Музыка, 2001
300 р. В корзину