«Взгляд изнутри»

(Интервью с Евгением Скуковским)



Услышав новосибирскую группу Промышленная архитектура в начале 90-х, я долгое время впитывал и сопоставлял очень разноплановую информацию об этом скоротечно-ярком, самобытном явлении, поступающую ко мне из ряда источников: статей, интервью, отрывочных мемуаров, обиходных разговоров. И как-то сами собой у меня скопились вопросы, задать которые я мог только непосредственному участнику событий. Это и натолкнуло меня на мысль побеседовать с бывшим клавишником группы, Евгением Скуковским, который не так давно переехал в Москву. Я рассказал об этой идее Насте Белокуровой и Сантиму, ранее впечатлившись их монументальным интервью с Евгением Титовым из АУ, и мы решили делать этот материал вместе.
Сразу отмечу, что мы сознательно не хотели подстраиваться под тридцатилетие гибели Димы Селиванова, беседа планировалась еще в декабре 2018-го. Но из-за корректировки планов и вынужденных переносов она состоялась только 3 июня 2019 года, мистическим образом совпав с днём поминального концерта в новосибирском ДК им. Чкалова в 1989-ом.
Впрочем, разговор получился не только о Диме и Промышленной архитектуре, нам удалось поговорить о феномене новосибирского андеграунда 80-х и 90-х в целом, о людях и группах, которые были с ним связаны, а также, образно говоря, перекинуть мосты в современность.
А. Слёзов


Алексей Слёзов (А.С.): Странная ситуация, начиная со статьи «Наверное что-то случилось…» Льва Гончарова в первой «КонтрКультуре» про Промышленную архитектуру писали и вспоминали многие, недавно даже был смонтирован небольшой документальный фильм, его выкладывали на YouTube, но никто никогда не брал интервью у участников группы. Открой тайну, почему так получилось?

Евгений Скуковский (Е.С.): Это точно не ко мне вопрос, не знаю.

А.С.: То есть никто не обращался и не интересовался?

Е.С.: Были какие-то попытки, причём в последние несколько лет, а раньше никто не подходил, ничего не спрашивал.

А.С.: Поэтому некоторые мои вопросы будут достаточно шаблонными. Обычно, когда берут интервью у какой-то группы, они сразу задаются, ответы потом тиражируются, а тут их просто никто никогда не задавал. Например, хотелось бы узнать, с чего всё началось, когда вы в первый раз собрались вместе?

Е.С.: Это очень долгая история… Всё случилось из-за меня. Я призывался в армию, учась в это время в театральном училище на первом курсе. Я понятия не имел, что можно косить: пришла повестка, я собрался и пошёл. Назначили меня, неожиданно для меня самого, служить в пограничные войска. Привезли нас на сборный пункт, и только я туда захожу, как слышу, что кто-то поёт Гражданскую оборону. Притом поёт так по-панковски, жёстко. И я в этот уголок начинаю пробираться, а там сидит такой чувак, крепенький, лысый, мордатый с каким-то странным носом и орёт во всю Ивановскую песню Летова. Я такой: «О, прикольно, что за хер?», подсел и таким образом сразу познакомился с Олегом «Чехом» Чеховским.
Месяц с лишним мы провели вместе в одном распределительном пункте во Владивостоке, потом нас раскидало, столкнулись мы с ним ещё раз неожиданно. К тому времени я служил уже в питомнике служебного собаководства, а Чеховский служил в отряде неподалеку, питомник подчинялся этому отряду. Однажды я залетел на дне рождения друга и меня отправили на «губу». Вот я зашёл туда, а там, как в кинофильме «Джентельмены удачи», сидит такой матёрый чувак, я был наслышан, что он здесь уже двадцать с лишним суток – это и был Чеховский. Мы вместе провели там еще суток пятнадцать, потому что были, наверное, самые отъявленные нарушители. За армию я просидел в общей сложности сорок два дня, а Чеховский позже на гражданке рассказывал, что у него был самый долгий залёт – за семьдесят суток.
После армии в Новосибе в 86-ом году началась у меня учёба, и только в 87-ом я добрался до каких-то других параллельных театру дел, потому как приходилось много учиться, наверстывать. Но музло не оставляло, и тут я увидел ПУТТИ, вернее увидел Чеховского, просто проходя по улице, на каком то концерте, смотрю Чех с басом скачет по сцене. Я постоял, послушал, прикольные ребята, думаю. Ну и начал с ними общаться. Прообщались год, много тусовались, и тут я написал песню. Называлась она «Речь сторонника» («Если хочешь строй, если хочешь стой…»), придумана была сидючи у родителей за роялем: папа у меня играл, инструмент дома всегда имелся.
А через пару дней я случайно оказался на репетиции ПУТТИ. Тогда там Сашка Келемзин играл на гитаре, Бух на барабанах, Селиванов на гитаре, Чех на басе и Саня Чиркин пел. Я посидел полрепетиции, послушал, потом у них перерывчик был небольшой. А там стояли клавиши, на репетиции они не использовались. Я взял и предложил: «А давайте клавишные в панк-рок введём?», сел за них и «Речь» эту сыграл. Чиркин поморщился: «Нет, говорит, не панк это ни фига!» А Димка такой вдруг мне говорит: «Пойдём покурим, разговор есть». Я, на самом деле, до этого дня с ним был практически не знаком, то есть мы на паре пьянок виделись, но не более того. Я, конечно, про него много знал, слышал, я тогда постепенно стал входить в эту тусовку. Вышли мы в коридор, и он мне говорит, что от ПУТТИ подустал и давно хотел что-то новое делать, давай, дескать, попробуем. Мне интересно стало, я и согласился. Возвращаемся назад, и он всем говорит такую фразу: «Все я больше в ПУТТИ не играю. У меня сейчас будет новая группа. Чех, ты со мной?» Чех говорит: «Я с тобой!».
Ну и потом вышли мы уже втроём после репетиции, перекурить, обсудить всё подробней. Дима сразу сказал: «Надо звонить Зайчику!». Я про Зайчика ещё ни слухом ни духом, ну ладно, Зайчик, так Зайчик. Нашли телефон в здании, позвонили, Дима ему говорит: «Привет! Мне срочно нужно собирать новую группу. У меня есть басист, клавишник и я, гитарист, нужен барабанщик и репетиционная точка. Ты дома?» «Дома». «Мы тогда к тебе сейчас придём!». Надо сказать, что эта репточка был недалеко от дома, где он жил. Мы шли по улице, Дима говорил о том, что надо ещё написать песен, эту первую репетируем, Чех, ты понял? Чех ему: «Да, я всё понял».
Приходим к Лёхе Зайчику, я знакомлюсь с ним, это оказывается рыжий чувак, очень смешной. Я сначала думал, что это кличка такая Зайчик, оказалось фамилия, я не сразу это узнал, только через какое-то время. Вот так всё и понеслось! Лёша нашёл репточку, за барабаны я предложил посадить вернувшегося из армии своего одноклассника и большого друга Игоря Ивановича Щукина. Он и стал первым барабанщиком, с ним мы отрепетировали дебютный альбом «Любовь и технология». Записали мы его, правда, не с живыми барабанами, потому что это было технически невозможно, а с драм-машиной.
По ряду субъективных и объективных причин для живых выступлений уже потом в составе появился Ренат Вахидов, он же «Роник». Это было, когда мы начали репетировать вместе с группой Закрытое предприятие на точке у Аркаши Головина в ДК. Роник играл с ними же и при этом был очень крутым барабанщиком, в живом варианте очень сильно вытягивал любое музло. Поэтому он был нужен нам во всех смыслах, а Игорю Ивановичу надо было ещё учиться, чем он и занимался долгие годы. Если бы не погиб, то вырос бы в хорошего барабанщика.

А.С.: Т.е. практически все концерты были сыграны уже с Роником?

Е.С.: Живые концерты все с Роником. Но вот первый альбом записывался… Ну, нельзя было назвать это программированием, на той шушлайке, которой мы пользовалась… Это был одноголосый маленький синтезатор с шестнадцатью сэмплами драм-машины. Тем не менее «вкл» и «выкл» Игорь Иванович честно нажимал. В принципе «Любовь и технология» - это тоже записанный вживую альбом, там нет никаких наложений. Просто включались в пульт и дублями играли, потом выбирая лучшие.

А.С.: Вообще никаких наложений?

Е.С.: Ни одного. Там есть какие-то спецэффекты, это клавиши, в которых мы использовали только звук фортепиано, потому что других вменяемых звуков они не могли издать. Они были очень древние, смешные, и в какой-то момент, бывает же так, что психуешь, я по ним долбанул рукой, а они такие: «Вууааоо!!!» «О, - говорю – Какой клёвый звук!» И так он и вошёл в песню.

А.С.: Слушай, вот какой вопрос у меня возник: некоторые ритмические рисунки, которые использовались, они достаточно навороченные, по крайней мере, это не рок стандарта 4/4. А как с музыкальным образованием в группе было?

Е.С.: Я учился в музыкалке в своё время, но не закончил, грубо говоря, в 4-ом классе плюнул, пнул ногой и перестал ходить. Но у меня папа был учёный и музыкант, он всю жизнь играл на рояле, поэтому я воспитывался на фортепианной музыке Шопена, Бетховена, Шуберта, которая вечерами звучала дома. Димка Селиванов тоже учился в музыкалке, на скрипке, насколько я знаю. Еще играл на трубе немного, кроме гитары. Но он тоже был скорее самоучка, а не какой-то там профессионал, пусть даже с музыкальной школой. Чех – абсолютный самоучка, Роник – тоже. Дело в том, что у всех ребят были музыкальный вкус, чутье и желание заниматься, вопрос «кто и где учился?» не имел никакого значения для нас.

А.С.: А насколько все серьёзно относились к участию в группе, часто репетировали, например?

Е.С.: Часто, серьёзно относились, это был наш интерес. С того самого момента, как появилось название Промышленная архитектура. Мы как раз ехали на тачке смотреть репточку, которую нам нашёл Зайчик через нашего большого товарища Женю Грехова. Это был студенческий клуб «Электрон» на левом берегу Новосибирска. Мы ехали с правого берега, где все жили, всем составом, кроме Игоря Ивановича, и думали над названием, хотели приехать на новую точку уже с ним. И все крутилось вокруг одного оборота… Не секрет, что как раз в то время появились в нашем эфире, условно говоря, записи группы Бликсы Баргельда Саморазрущающиеся новостройки (в переводе с немецкого), и нас это немножко задело. Нам тоже хотелось что-нибудь этакое, с архитектурой связанное, в конечно итоге и утвердилось само слово «Архитектура». А почему промышленная? Потому что Новосибирск, особенно Левый Берег, когда едешь на него с правого по так называемому в то время Новому мосту, - это сплошные огромные заводы, которые стоят в ряды вдоль берега.

А.С.: Ты помнишь первый концерт Промышленной архитектуры? Где он состоялся?

Е.С.: Первый концерт состоялся в этом клубе «Электрон», это была какая-то студенческая вечеринка, недели через две после того, как мы стали репетировать. У нас уже было песни четыре готовых, кроме «Речи сторонника» быстро появился «Индустриальный оргазм», «Точки» и «Детерминизм». В общем программа была короткой, это был клубешник студентов, где мы просто решили попробовать поиграть. Потом, на самом деле, концертов как таковых и не было, до московского «Сырка» в декабре 1988-го. Оттуда мы вернулись в Новосиб, у нас был единственный большой концерт с Закрытым предприятием в ДК Железнодорожников. С него появилась запись, где были как раз новые песни: «Ошибка», «Летаргия», «Погоня».

А.С.: Получается, что считанные разы выступали?

Е.С.: Да, считанные разы. Ну, был ещё Мирный..

А.С.: Да, вот про Мирный хотел спросить, что это было?

Е.С.: Это по комсомольской линии получилось. Наш директор и менеджер Лёха Зайчик каким-то образом познакомился с главным комсомольским деятелем города Мирного, это была девушка. Не помню, как её звали. И она устроила нам эту гастроль, и не только нам, там ещё были ребята из города Нерюнгри и группа Амальгама. Они играли такой металло-хард, очень простой, и внешний вид у них был соответствующий, как будто они так и остались в 70-х…

А.С.: По-моему, даже есть ваша совместная фотография оттуда…

Е.С.: Да, они там все такие хайратые, а слева на фото девушка та самая, главный комсомольский работник. Забавные были гастроли, мы туда чуть ли не на три дня приехали и отыграли в огромнейшем, катастрофически здоровом ДК «Алмаз» с набором такого оборудования, о котором и не мечтали. Мы приехали туда без клавиш, нам заранее сказали, что всё будет. У меня в то время не было своих, на репетициях мы пользовались инструментами Закрытого предприятия с позволения Аркаши. Клавиши были не суперские, но с хорошими звуками, почти все аналоговые, «Аэлита», например, одноголосая, прикольная для басовых партий. А в Мирном я наткнулся на Mini-Moog настоящий, еще там стоял DX-7 Yamaha, чего там только не было, «Роландов» штук пять всевозможных! И я: «Ой, как хорошо!», и целый день репетировал с этими клавишными. В них надо было разбираться, я привык, что переключать звуки на концерте я могу только между песнями. На репетиции обычно у меня их стояло пять: пять звуков надо, вот я пятью клавишными и пользуюсь. На «Сырке», кстати, пять мне, конечно, не удалось собрать, взяли, что могли, договорились с ныне покойным Сашей Козловым из Агаты Кристи. Приходилось по ходу концерта что-то там переключать… Ох, это был треш, если бы нам не вырубили звук, я не даже знаю, как бы мы доиграли.

А.С.: Расскажи подробнее, потому что существуют разные мнения и слухи про ваше выступление на этом фестивале. Например, я наткнулся в YouTube на относительно свежее интервью с Натальей «Кометой» Комаровой, где она говорит, что это была чисто организационная накладка, и Промышленную архитектуру она очень ценила и т.д.

Е.С.: Ох, по прошествии стольких лет можно, конечно, всё что угодно говорить… Я могу сказать точно, времени, если говорить про фестивальный лайн-ап, было сколько угодно! Мы могли отыграть сорокаминутную программу, которая у нас был заготовлена, и никто бы не зажужжал. Поэтому никаких организационных накладок не было. Был конфликт между Димой и непосредственно Кометой. Не секрет, что мы все вписывались в гостинице «Измайлово», у нас через три номера жил тот же Свинья из АУ, все не просыхали. Я не знаю, чего Комарова хотела от Димы, но он ее как-то не очень вежливо послал незадолго до концерта. Это ее, конечно, обидело, и она просто пошла и сказала звукачам: «Вырубайте звук!». И всё, нам его отрубили после четырёх песен.

А.С.: А как отнеслись участники группы к этому факту? Вы приехали в Москву на большой фестиваль и тут такое…

Е.С.: Мы охуели, честно говоря, постояли сколько могли на сцене, зрители кричали «Продолжайте!», но что мы могли сделать? Кто-то, кажется Лёша Зайчик, пытался разбираться, чего-то там бегал… Но это был облом, который наверное во многом повлиял на дальнейшее развитие событий, мы были очень расстроены. Я ещё сильно поссорился с Димой из-за девушки, когда мы еще три или четыре дня жили в Зеленограде. Лёха Коблов пристроил нас там в какую-то общагу, билеты у нас были почему-то взяты позже на четыре дня. Потом мы вернулись домой, помирились, порепетировали, отыграли ДКЖ-шный концерт, а потом перестали репетировать и даже встречаться какое-то время, до апреля.

А.С.: А как в целом к Промышленной архитектуре относились знакомые, друзья, музыканты, рок-тусовка, рядовые зрители? Мне всегда казалось, что вы были такой «белой вороной», играя музыку совершенно другого уровня, чем тогда привыкли воспринимать. Или я ошибаюсь?

Е.С.: Да, мы пытались что-то менять в привычном звучании, это делалось сознательно, иногда может быть слишком нарочито. Но мы искали и в итоге находили, что и показал первый альбом. Во время репетиций всем было в кайф, мы понимали, что делаем что-то доселе небывалое и нас мало волновало, как это будут воспринимать, честно. А когда мы выходили на сцену и играли, то как минимум ползала реагировало на ту энергию, что мы пытались до них донести. В ДКЖ был очень хороший концерт, мы играли после Закрытого предприятия на уже разогретом зале, и было очень круто, он был полностью наш. Конечно, Роник подвыдохся, два концерта-то отдубасить, чуть завалили «Дети госпиталей», замедлили, на мой взгляд, а в остальном все было отлично.
Что касается друзей-музыкантов, с которыми мы общались… Никто никогда не лукавил, всем было интересно, все говорили честно. Егор, когда приехал, послушал и сказал: «Ни фига себе, чуваки, ну вы и выдали! Сейчас Сибирь всех порвёт!». Это было перед «Сырком»…

А.С.: Сам он почти не упоминал Архитектуру в качестве своих любимых групп.

Е.С.: Дело в том, что мы мелькнули и исчезли, а событий в жизни Егора происходило до хренища и кроме нас. Но тогда это была оценка, она была высказана. Мы же тоже двигались дальше и не собирались останавливаться, по прошествии полугода у нас пошли несколько другие вещи, та же «Летаргия». Её текст, кстати, написали Селиванов с Димкой Кузьминым «Чёрным Лукичом».

А.С.: Интересно, мне говорили, что песня «Индустриальный оргазм» написана в соавторстве с ним!

Е.С.: Нет, это «Летаргия» совместная. Изначально была только готовая мелодическая основа, на репетиции она родилась.

А.С.: Ты говорил мне, что вступление к «Летаргии» вы первоначально играли на саунд-чеках, что бы настроить звук.

Е.С.: Да, ещё на Сырке «Летаргия» у нас была под названием «Настроечная», как раз на ней я и проверял звучание всех своих пяти клавишных. Удобно, там же в начале повторяется один и тот же ход: на гитаре, басу и барабанах. Но мы понимали к тому моменту, что эта тема у нас выльется во что-то и в ДКЖ мы её уже сыграли как законченную песню. Незадолго до этого Димка был у Кузи в гостях, и они придумали текст. Вообще тексты в большинстве своём писались совместно, мы садились с Димкой вдвоём и сочиняли, когда уже была готова музыкальная основа, «рыба», короче говоря. На эту «рыбу» мы и начинали писать текст. Практически все тексты были написаны вместе, и «Оргазм», и «Детерминизм», и «Нет бога».

А.С.: Какие-то ещё были соавторы случайные? Я слышал от новосибирского поэта Бориса Гринберга, что его строчки фигурируют в текстах, да?

Е.С.: Может быть, если только их Дима вставлял как бы от себя.

А.С.: Я хотел вернуться к теме, которую мы затронули в начале беседы, про то, что Промышленная архитектура не была сольным проектом Дмитрия Селиванова, как многие, может быть, до сих пор думают, что вы все вносили что-то своё в музыку, тексты и аранжировки и в результате получалось интересно и необычно. Это так?

Е.С.: По большому счету да! Но Дима – это, конечно, энергия, на нём держалась структура, состояние репетиционное. Например, какие-то песни не он начинал, не был инициатором, но подхватывал как музыкант, если слышал что-то стоящее. Это была такая творческая коллаборация. По большей части и Чех играл очень важную роль, потому что с его баса начинались какие-то вещи. Или вот в «Погоне» этот 7/8-ход гитарный… Да его вообще Роник придумал!

А.С.: Как барабанщик?

Е.С.: Нет, он сидел тренькал на гитаре перед репетицией или в перерыве, а Димка это услышал и говорит: «О, в этом что-то есть!» И сразу снял, улучшил как гитарист. Я как-то включился махом, потом Чех, Роник уже на барабанах. И мы этот ход минут семь гоняли и вдруг вместе сделали переход на куплет, которого ещё не было и офигели! Ну и начали ее делать тут же, за одну репку сделали. Такие вещи бывают трудны для одного… Но, с другой стороны, Дима действительно был лидером. Всего на год старше меня, но я смотрел на него как на дяденьку, взрослого товарища. Бывает же, что двадцатилетние дружат с тридцатилетними или с пятидесятилетними, вот то же самое. Он и был такой харизматичный дядька!

А.С.: Дима Кузьмин нечто подобное тоже говорил о нём…

Е.С.: Кузя был такой же распиздяй, как и я, а вот Дима Селиванов… Он производил впечатление очень целостного, с одной стороны, человека, а с другой стороны, ведущего абсолютно непотребный образ жизни, где пробовать можно было всё. В нём сосредоточено было много плохого и хорошего, назовём это так.

А.С.: Я немного общался в Интернете с его друзьями, с Владимиром Насадовичем, например, они учились вместе. Он говорил, что Дима вёл вполне, если можно так сказать, рок-н-ролльный образ жизни…

Е.С.: Абсолютно.

А.С.: То есть женщины, алкоголь, наркотики, косы от армии под какие-то психиатрические диагнозы… Получается, что так оно и было?

Е.С.: Так оно и было, да…

А.С.: В КГБ вызывали его, кстати?

Е.С.: Димку? Может быть, я как-то не интересовался. Меня вызывали, но это было в 10-ом классе, потом еще в армии, каждый месяц как на допрос.

А.С.: Я так понимаю, что песня про погранвойска, состоящая из одного предложения «Я раздеваюсь очень быстро, потому что я служил в погранвойсках!», как раз и посвящена твоей службе в армии. Дима же не служил?

Е.С.: Дима не служил. Эту фразу я произнёс, уж не помню в каком контексте, когда мы группой тусили, выпивали и разговаривали. Она всем понравилась и мы решили, что это будет основа нашей самой концептуальной песни. И на следующей же репетиции начали придумывать музыку.

А.С.: Если вернуться к истории создания песен, одна из самых известных - «Дети госпиталей», как она была создана? Там есть переклички с текстами того же Баргельда, кадрами из фильма Halber Mensh…

Е.С.: Что-такое постоянно витало в воздухе, в музыке… Дима же читал по-английски хорошо, читал книги в оригинале, и какие-то вещи он нам рассказывал. Потом мы проводили много времени вместе у того же Женьки Грехова. Он очень часто привозил винил и мы свежие пластиночки у него на хорошем аппарате собирались послушать. Тогда появились Element of crime, эта немецкая команда, которая произвела на нас очень приятное впечатление. Мы услышали близкую, родственную в чем-то душу, потому что у них и мелодизм присутствовал, и в то же время была такая скупая, очень чёткая музыкальная структура.

А.С.: До нас это дошло гораздо позже, мы все это слушали уже в начале 90-х, а как это доходило в Сибирь?

Е.С.: Я ж говорю, у нас был Женя Грехов, который отслеживал и доставал всё самое андеграундное, что появлялось в Европе, были каналы. Понятно, что это Советский Союз, было очень сложно, я боялся интересоваться, как это происходило. Но это всё приходило и, действительно, какие то вещи появлялись у нас порой раньше, чем в Москве или Питере, что было удивительно. Ну а про Якутию я вообще не говорю... Мы Амальгаму просто убили, мы их накурили и включили Новостройки. Чуваки просто сидели с сумасшедшими глазами, не понимали, кто они вообще, где живут, что делают? Они нам: «Это что?». А мы: «Это да, ну вот так, ребята…». Было смешно.
Про песню «Дети Госпиталей» не помню точно. Это был реально месяц, когда мы каждый день ездили в «Электрон», как только там было не занятое время. Лето, мы все ещё свободные, молодые ребята, ни детей, никого. Я женат уже был, правда, но это не влияло. Мы писали песни, придумывали, репетировали, все эти дни в один слились. Мы же ещё могли остаться, посмотреть какой-нибудь фильм, там был телевизор достаточно большой и видеомагнитофон с кассетами. Мы могли остаться на ночь, смотреть фильмы, а с утра опять репетировать.

А.С.: Получается, что первый блок песен был создан практически за месяц?

Е.С.: За месяц, плюс минус буквально, альбом «Любовь и технология» был весь придуман, отрепетирован. И за два-три дня записан.

А.С.: А были планы писать второй альбом, какие-то перспективы на будущее обсуждались?

Е.С.: Конечно, мы же продолжали работать дальше, новые песни начали появляться. Они немножко отличались. Появились нормальные клавиши, ведь «Любовь и технология» записывалась на том, что нашли или выпросили у друзей. Ефремов, был такой человек из группы Амба прекрасной, он дал нам чуть ли не «Юность». Что собрали, на том и репетировали, а потом записывались. Позже я все равно пытался эту аутентичность первого звучания сохранить, когда уже добрались до репетиций на точке Закрытого предприятия, где было нормально с клавишными. Потому что мне оно нравилось, несмотря на то, что было на каких-то диких инструментах записано.
Но дальше, конечно, хотелось искать, находить что-то, менять. К тому же мы за это время сыгрались, чувствовали друг друга, появился и темпоритм общий, и состояние такое, в котором можно было уже не то чтобы импровизировать, а когда тебе никто не скажет против, понимаешь, если ты сам не начнешь это говорить, такая свобода. Репетиции шли таким образом: мы собиралась и проигрывали весь материал, который имелся, на раз, и потом у нас была свободная зона, в которой мы «плавали». Что-то получалось хорошо, что-то не очень, но мы играли, играли, играли... Эта настроечная «Летаргия» как раз и появилась в таком наигранном виде. Причём не сразу, через день, два, кто-то повторял этот ход, с него начинали, потому что грело, грело, а потом раз, раз, раз и оно вдруг выросло в очень интересную песенку.

А.С.: После апреля 1989-го Промышленная архитектура прекратило своё существование, потому что без Димы, как я понял, невозможно было сохранить то же название, играть те же песни, даже если взять какого-то вокалиста, предположим. И тогда вы сделали группу Мужской Танец. Это была попытка сохранить коллектив и делать что-то вместе, но другое, так?

Е.С.: Тогда был период с апреля по осень, когда непонятно было вообще, что делать. Была такая ситуация странная… Мы с Димой Селивановым не общались с концерта в ДКЖ, декабрьского. Он начал заниматься какими-то своими делами, у остальных свои проекты появились или были: Чех продолжал играть в ПУТТИ, я с Лукичом начал плотно работать над проектом Амстердам, даже сделали несколько записей, которые, к сожалению, не сохранились. Мы там к его песням делали такие забавные аранжировки, экспериментировали.
Потом поехали мы с Кузей в Питер за гитарой, покупали её у группы Телевизор, только не у Беляева почему-то, а у Рацена, барабанщика. И я там заболел гепатитом, заразился видимо где-то раньше. Вернулся в Новосибирск очень быстро, сходил в поликлинику, мне сказали: «Ложись в больницу или можешь дома лечиться сам». Гепатит «А» у меня был, самый простой. Я остался дома, уже долеживал последние недели на таблетках, как звонит Димка. «Ты дома? – говорит - Я к тебе зайду» Я говорю: «Конечно, заходи!» Он пришёл, часа два мы с ним здорово поговорили, потому что не виделись почти четыре месяца. Поговорили обо всём, о том, как мы друг по другу все соскучились, что всё, мы сейчас собираемся и начинаем репетировать. Он сказал, что Зайчик уже нашёл новую репетиционную точку и всё круто. Он уходит, а через два дня звонит Роник и говорит: «Полчаса назад Димка повесился». Оказалось, что он прошёл по всем, был у Чеха, Зайчика, Роника и ещё пары человек, со всеми проговорил планы на жизнь, а на самом деле попрощался, это была такая плановая акция. Вот что печально…

А.С.: Ревякин упоминал о таком же визите. Да и та же Комета говорила, что он пытался дозвониться ей незадолго до…

Е.С.: Потом лето прошло в каком-то сумбуре непонятном, но осенью мы решили всё-таки, что будем играть, что надо продолжать. Мы позвали в состав Диму Кузьмина, хотя, конечно, гитарист Кузьмин и гитарист Селиванов – это совершенно разные вещи. Тем не менее Димка был друг, он был рядом и готов играть. Он даже начал снимать, репетировать самые простые ходы и у него стало что-то получаться.
Мы решили искать вокалиста, думая, что кто-то мог спеть так или иначе, пробовались несколько ребят, но это всё было, конечно, не близко никак. Тем не менее мы записали, вернее сначала отрепетировали с Роником на вокале «Индустриальный оргазм» и «Ошибку», сделали английский вариант, так как Роник увлекался в то время языком, много времени проводя за границей. И постепенно в процессе репетиций начала появляться немножко другая музыка, которая как раз шла от Кузи, который не очень хорошо владел гитарой и, чтобы не заглушать его, мы ушли в такой точечный минимализм, как я это для себя назвал. И вдруг оказалось, что в этом что-то есть, мы поняли, что нам никого искать не надо, мы самодостаточны: есть Роник, Чех, Кузя, есть я, а Промышленную архитектуру не возродить, потому что никто не может спеть так, как пел Димка. Так и появился Мужской танец, в подвале на улице Фрунзе, там была репточка, там же был снят клип «Израильский солдат» Серёжей Бугаёвым, спасибо ему. Вот так, неожиданно, в попытке реанимировать Промышленную архитектуру, возникла какая-то другая музыкальная структура.

А.С.: А это был чисто студийный проект или были какие-то концерты?

Е.С.: Во время чемпионата мира по хоккею с мячом в Новосибирске был маленький концерт для сборной Норвегии или Швеции, точно не помню, в небольшом конференц-зале гостиницы «Новосибирск» у вокзала. Это был проект «Студии -8», некоторые коллективы играли для разных сборных, все там выступили по чуть-чуть, в том числе и мы. Это был единственный концерт Мужского танца, такой концертик, полчаса отыграли. Роник пел по-английски и хоккеисты кивали головами на тексты вроде: «Где взять щёлочи в емкостях?», им было это очень интересно, я думаю.

А.С.: А почему распалась группа?

Е.С.: Ох, это такая личностная история… У нас был практически отрепетирован и готов к записи альбом «Осеннее платье». И тут я по пьяни вдруг уезжаю в Москву на несколько дней… Получилось так, что меня там обокрали. Потом уехал в Питер и, чтобы найти денег на дорогу домой, мне потребовался пробыть там почти месяц. Но нас же никто не торопил, не гнал, не было никаких оплаченных студий звукозаписи и т.д. и т.п. Но Дима Кузьмин, почему не знаю, что ему попало под хвост, меня решил не дожидаться, взял другого клавишника, ведь у нас были все материалы, мы репетиции писали. Клавишник, который снял мои партии, сыграл криво, на мой взгляд. Он был обычный музыкант и не очень понимал, почему я играю в некоторых местах не в долю в такой ритмичной музыке, решил ничего не синкопировать, а там было очень много интересных нюансов. Когда я это услышал, приехав, я обалдел, конечно, во-первых, а, во-вторых, обиделся на Димку. Где-то с полгода потом не общались, мне был противна эта запись, я ему прямо сказал: «Меня не должно быть в титрах вообще, ты поступил очень плохо».
Позже мы, конечно же, помирились, ещё записывали немножко Мужского танца, но как-то этот проект потихонечку угас, я не горёл особым энтузиазмом. Я потом поиграл еще немного с Закрытым предприятием, записал с ними альбом, но тоже всё это было так… После того как перестала существовать Промышленная архитектура, лично для меня как будто что-то остановилось, я так и не смог вернуться, сделать музыку смыслом своей жизни. Тогда, в Промышленной архитектуре, был смысл и больше ничего не нужно, а потом вдруг раз и всё…

Илья Малашенков (И.М.): Чтобы закрыть тему Мужского Танца, один эпизод остался, на мой взгляд, нераскрытым - это запись с Ником Рок-н-роллом альбома «Полночный пастырь». Как эта история сложилась?

Е.С.: Ник приехал, был в Новосибе, тусили, тусили то там, то тут, а потом мне позвонил или Димка Кузьмин, или Лёха Зайчик, и сказал, что мы будем писать альбом с Ником. Я говорю: «Ну, ништяк!». И как раз у Аркаши Головина новая студия открылась там же в ДК, мы уже там репетировали с Закрытым предприятием. Я хорошо знал оборудование, мы приехали рано утром и за день или два записали этот альбом. Ник пел, мы на ходу придумывали аранжировки и сразу писали. Притом шло это как-то легко, весело, просто энергетикой своей Ник вносил в нас какой-то задор. Было кайфово, мы так тынщ-тынщ и записали. Студийную картинку помню хорошо: по центру Ник дёргается и всё время что-то поёт, а мы стоим кругом, за ним барабаны, слева Чех с Кузей, а справа я.

И.М.: Полностью импровизационно, спонтанно?

Е.С.: В общем, да. Какие-то песни мы знали на слух, потому что это не новьё было, но всё происходило в студии прямо здесь и сейчас. Мы раз, два, три, пробовали так, сяк. Ник говорит: «Нет, здесь не надо этого, здесь добавим, а тут можно оставить…» Пробуем, пробуем, пробуем, записываем, записываем, и вот уже пишем на чистовую. Там тоже всё было, по-моему, без всяких наложений, вживую.

И.М.: А потому уже с Ником пути не пересекались никак?

Е.С.: Как музыканты уже нет, но мы встречались на каких-то тусовках. У меня не сложилось, потому что это уже был тот период, когда я постепенно всё уходил, уходил, уходил из музыки.

Алексей «Экзич» Слёзов, Илья «Сантим» Малашенков, Анастасия Белокурова