Цена: 1700 р.

Издательство: Авторское издание, 2016

Вес: 600 г.

Твёрдый переплёт, уменьшенный формат, 424 стр.

Созданная поэтом Яном Никитиным экспериментальная группа «Театр яда» будто умышленно избегала популярности, изымая себя из всевозможных «ротаций», но при этом у нее было и остается много поклонников. Считать это творчество просто музыкой не позволяют тексты Никитина, которые вполне обоснованно можно отнести к современной поэзии. Своему методу автор давал разные имена — от «инстинкта чистой воды» до «мелодекламативного супрематизма».
Этот сборник — попытка сосредоточиться именно на поэтическом измерении. Тексты объединены в циклы, расположенные в хронологическом порядке, и снабжены комментарием. Во второй раздел вошли выдержки из дневников Никитина и восстановленные записи из его «Живого журнала». В качестве иллюстраций использованы авторские рисунки, коллажи и фрагменты рукописей. Издание вышло под знаком «PWNW» — аббревиатура, использовавшаяся Яном Никитиным для обозначения его собственного «лейбла».

Несколько вошедших в книгу текстов:


СЛОВО БЕЗМОЛВИЯ

в ноябре он стал читать пыль
оброс мхом забытья
ломких страниц почерневшего эха
отпуская на волю ручьи полыньи
насущность словесного хлеба.
научился быть черным на белом снегу
инородное тело внедряя в основу
толченых фундаментов сочную гниль
утонченным пергаментом
взрезанным словом безмолвия.

стальной шов разрушает мосты
и речные системы бегут безосновно,
упираясь алмазами черной земли
в берегах мясошерстых вспоротых стульев.
гнездится усталость и я наблюдаю
за тем как утопленник всходит корчой,
в громоздкие гвозди громоздит пузырями
запутанный в сети зацветший покой, —
затхлого прока в разрушенной плоти, —
гнилой черепицы отмерших ветвей,
тянутся слюни медузьего сонма
краеугольности сонных червей…


МЕРТВЫЙ ДОМ

усталым пеплом ложатся тени
и тянут руки сплетенных корзин
в обмятых окнах бесцветной кистью
течет канва твоих картин

в пропетом мертвом забытом доме
двоится доля на двоих
и каплей тихой уносит громкий
кирпич грозы, летящий вниз


ТУРБИНЫ ЛЮМЬЕРОВ

оброс обзорными руками слепоты…
спираль письма голубиной ночью
не подлежит сказуемой огласке. —
теплый горностайный пропойный хрусталь.
черные экраны — турбины Люмьеров.
дым и дождь. поезд ушел под откос.

плетение кабельных клеток корзин
для дрессировки слипшихся звуков.
тугая подвижная говорильня
из снотворных мониторов.


ЧАСТНАЯ ВЕНЕРА. УНИЧИЖИТЕЛЬНЫЕ ЯСНОСТИ

вопрошая внутри — воспротивиться в кесаре
подвижного состава любой середины,
представшей в предстательном макро. —
гибельно клеточный изыск обетованных судорог
жертв взаймы. —
накануне мы накинули устойчивый невод
на плечи всех нефтяных картин, и завтра
море свернется в мертвую трубку и скиснет,
утопнув в себе воплощенным.
сколько игле ни колоться —
ткань заштопанной вьется по иной причине…

уничижительные ясности уймы ума.
помойные винные ямы. перегарное молоко
откликушничает по горло недоносков,
но будет стонать и куда-то бежать,
покуда Венера не отведает панических флейт
с толково толченым стеклом витрин
пояснительной красоты;
— покуда нелепые правила граничат
с положеньем вещей —
ответственность боится закона.
и зоркий стервятник уже обыскал мою плоть,
перевернул ночь днем и пролился
на седой асфальт,
занавешенно зарезал горло языком,
на седьмой день утомил твое горе,
всеближний…


КОСТРЫ ТЕНЕЙ — ЧЕРЕЗ СТЕНЫ СТЕКОЛ — В ОГОНЬ

костры теней — немного скучновато,
но в общем впредь и далее — подлинно преступно,
ты можешь принимать по каплям во вниманье
объемные закаты окон оптик видеть, моросить
канаты мышц и проще быть, и так предельно сложно
предавая долго-долго…
ты уже обгорело улыбнулся,
в беззубом проклятии все будет зря,
стол религиозности накрыт по всем канонам
уместности, слетая серокровными хлебами,
солью, серной кислотой под янтарной яблоней
элементарных раздоров,
мой жемчужный саркофаг
аляповато тек в седативных кольцах,
треть всех нас, треть всех трезвых наблюдателей
пошла навзничь покинутой петлей
через стены стекол —
в огонь


КУКЛА ЧЕРТ

ночь. кошачий царь Кукла Черт.
псы возводят алтарь голоду.
вой гниет под хрустальным бицепсом
лунных ножей.
камнем за каплей, я возвращаюсь в породу,
вращаюсь, сломя поршни,
на всех ядовитых парах,
в юрком свеченье несусь,
не найдя привычных азимутов,
кружусь мириадами облученных вихрей,
в начале долгого «незачем»,
не находясь, нигде не найдя нашедшее прежнее.
боль не шевелится больше,
лишь шелушится,
освобождая раннюю кожу от нарицательных сред,
накалом всех безымянных начал.
непостижимая вечная незавершенность —
заигранный до дыр свет. —
сквозь прорехи струятся провалы. —
плиты. —
провалы.


ЛИСТАЯ КИСЛЫЕ ЛИНЗЫ

листая кислые линзы
захолустную цепь совпадений
одна пылинка поедает другую
вылупляется бабочка-бездна
усовершенствовав все до предела
воочию чую ослепнув взашей
немые ветры — твое дыхание
разбитые звезды — твои глаза

покинув сноровки
сидя на месте
торопить ускоренья
альфы в омеге

Анатолий Рясов — «Театр яда»: лабиринт без выхода

Кирилл Захаров — Ян Никитин: окольное письмо